Да, уж - невесело как-то. Но очень душевно. Лично меня проняло. Заглянула в твой мир, как в зеркало. Увидела и бабулин домик на Витебщине, где все лето по полям-огородам с ветром летала. Гладящую ветвями-руками крышу дома старую березу, что тетушкой была посажена, отъезжавшей из родительского гнезда в неизвестную городскую жизнь. "В ученость поехала" - будет рассказывать бабуля соседкам у отсыревшего, то ли от воды ведерной, то ли от вечных сплетен - новостей, старого колодца. А пока "старая на сяло пашла", дед в сельмаг туда - обратно спешно маршрут прокладывает.
Не доходя избы, в конце огорода, под старой сливой, что хранит в тени своих, ломящихся от налитых и трескающихся спелостью слив, ветвей, маленький домик-погребок, дед привычно останавливается. Трясет, аккуратно, опущенной вниз, левой рукой, будто зашиб. Правой, не менее аккуратно, даже бережно, проталкивает, подхватывает, улыбается. Вскоре дед продолжает свой путь домой. И только примятая высокая трава, да нетвердая поступь (а попробуй по картофельной-то пашне, ровно пройти) свидетельствуют о приятно проведенных мгновениях.
Но, обличающий и вечно карающий мечь судьбы уже ждет его на горизонте у плетня, сложив руки на груди. Из густого малинника, что без ведома хозяев разросся на дальнем боку огорода, наблюдаю пластику, не имея возможности слышать музыку и внимать поэзии, происходящего. Деду достается. Как обычно, бабуля напирает с явным преимуществом. Но я то знаю, что слабое место деда - левая рука, но сильное-правая. Отступая боком и берегя левый фланг, он выбрасывает правую руку, предъявляя врагу неоспоримые козыри-шевелящихся и слипшихся в тесноте потного дедова кулака, полосатеньких колорадских жуков. Вот они то и должны решить исход сражения, являя собой неопровержимое алиби рачительного хозяина, не шатающегося по селу, как некоторые гультаи, а вступившего в неравный бой с этой американской нечистью, что особо злостно пожирает бульбу под сливой, у погреба. Да еще и от своих приходится терпеть. И разобиженный дед плетется в хату, прижав раненую в боях левую руку к груди. Стараясь держать спину и троекторию пути, дотягивает до кровати и там падает, подкошенный. Да, мой дед-бывалый фронтовик, только ранение не позволило дойти ему 7 км.(как он уверяет) до Берлина. Что ему бабка-Напалиен.
Родной пейзаж: прудик с камышом, да на пригорке, вместо церковки - библиотека, по совместительству - клуб. Запах старых, пожелтевших книжек, истертая подошвами-каблуками, видавшая виды, скрипучая досчатая сцена и длинные лавки в "партере". Отполированные седоками, они сильно контрастируют с незнающей жизнь, но уже скрипучей молодежью - новыми, лакированными стульями, редко раставленными по обочине. Но наступит вечер и этих задавак закинут небрежно на дремлющий в ожидании своего редкого читателя, библиотечный стол, такие же молодые, еще не отмеченные тяжелым крестьянским трудом, руки парней, разгоряченных ожиданием шумного праздника. И будут они весь вечер, как ветренные девицы из варьете, вздрагивать задраными ножками под грохот вибрирующих колонок. И незаметно будут вздыхать и охать старики-лавочки, уважительно расставленные по периметру:"Эх, в наше время..."
Да, мало ли еще какие воспоминания. Боюсь нырять глубоко. Там, на глубине памяти, так спокойно и сладко - безмятежно, там ушедшие родные и близкие люди. Но всякий раз выныриваешь в холодные и бурные волны сегодняшних тревог и забот.